Рассказы о Чарлзе Дарвине - Страница 21

И вот Дарвин ездит из Шрусбери в Лондон, Кембридж, уговаривает крупных учёных заняться его сокровищами. Он добивается от правительства тысячи фунтов стерлингов на издание книги о животных, увиденных им во время путешествия.

Общее описание путешествия и геологическую часть учёный оставил за собой и целыми днями разбирал и определял в лаборатории Кембриджского университета минералы и горные породы.

Покончив с этим, он переехал в Лондон и стал готовить к печати «Дневник путешествия», потом ряд геологических трудов.

Дарвин постоянно встречался с видными учёными, бывал в различных научных обществах.

В этот период в жизни Чарлза произошло ещё одно очень важное и радостное событие. Ещё в детстве Чарлз дружил с девочкой по имени Эмма Веджвуд. Она жила поблизости от Шрусбери. Дети выросли на глазах друг у друга. Когда Дарвин вернулся из путешествия и молодые люди встретились, они оба поняли, что их связывает нечто большее, чем просто дружеские чувства. Кроме очаровательной внешности, Эмма обладала ещё более важными достоинствами: добротой и спокойным ласковым характером. Чарлза радовало и то, что Эмма проявляла живой интерес к его научным делам.

Поженившись, молодые сначала поселились в Лондоне, но скоро шум и суета столичной жизни им наскучили, и они купили недалеко от Лондона имение в деревне Даун.

Всё было хорошо: в жене он нашёл верного, любящего друга, дети радовали, напечатанные им книги все хвалили. Одно подводило — здоровье. Как будто совсем недавно он мог спать под открытым небом, переносить голод и холод, терпеть жажду. Какие тяжести таскал на своих широких плечах! Теперь его часто охватывает слабость, какое-то общее недомогание; только неусыпные заботы Эммы помогают сохранять работоспособность…

…Он вышел в гостиную. У окна за небольшим письменным столиком миссис Дарвин правила корректуру его последней книги. Дверь их гостиной открывалась на веранду, где стояла лёгкая садовая мебель и жардиньерки с растениями.

«Опять неважно себя чувствует. Шаг тяжёлый», — подумала Эмма. Она отлично узнавала все оттенки в состоянии его здоровья по звуку шагов, по улыбке, которой он пытался скрыть от неё одышку и сердцебиение.

Дарвин прошёл в сад и остановился под окном одной из комнат. Это был условный знак; в ответ тотчас раздалось:

— Добрый день, дорогой Дарвин! — В окно выглянул его друг, ботаник Гукер, приехавший погостить в Даун.

Друзья сердечно поздоровались и пошли по посыпанной гравием дорожке на любимую хозяином «Песчаную площадку», засаженную деревьями. Их посадил сам хозяин.

С орешника прыгнули две белки прямо на плечо к Дарвину, и он заговорил с ними тихо и ласково. Гукер шёл рядом, искоса поглядывая на Дарвина.

— А знаете, Гукер, всё-таки это один вид, вчера я ошибся.

Гукер сразу понял, о чём говорил Дарвин. Последние годы он возился с классификацией усоногих раков, тех самых, что так досаждают в мореплавании, густо покрывая подводные части судов. Это всем известные морской жёлудь, морская уточка. Вчера Дарвин повёл Гукера к себе в кабинет и показал ему две баночки с усоногими раками: «Здесь у меня два вида». А сегодня он считает их за один!

— Да, дорогой мой друг, — продолжал Дарвин, — моя ошибка произошла вследствие того, что я остановил внимание только на длине их конечностей. Она у них разная, я и решил, что это два вида. Нельзя классифицировать только по двум-трём мелким признакам. Один и тот же орган у особей одного вида очень изменчив.

Его собеседник молчал. Дарвин часто говорил с ним об этом. В самом деле, если поймать десяток жуков-бронзовок и сравнить их между собой, то будут видны различия между ними. Гукер — ботаник, и поэтому ему понятнее изменчивость листьев, цветков. «Попробуй-ка найти одинаковые листья на дубе», — думал он, смотря на дубовую рощу, окаймлявшую с одной стороны «Песчаную площадку». С другой стороны тянулась живая изгородь. А за ней — тихие долины и покрытые перелесками холмы.

— Вы правы, Дарвин, я пришёл к тем же выводам. — Дарвин посмотрел на Гукера с большим вниманием: очень важно, что именно он, Гукер, подтверждает мысли об изменчивости. Он такой знаток растений. Может быть, никто из смертных не видел их столько, сколько его друг, побывавший в Антарктике, Австралии, Новой Зеландии, Индии.

— Огромную роль играют условия, в которых живут организмы. Буки и дубы на Огненной Земле очень отличались от своих более северных собратьев.

Вдруг Дарвин залился добродушным смехом:

— Это я говорю спокойно о своих ошибках с усоногими только теперь, когда они распутаны.

— Вы помните, как писали мне: «…Я скрежетал зубами, проклиная виды, и спрашивал, за какие грехи я осуждён на такие муки», — рассмеялся и Гукер.

— Было, было отчего так написать. Подумайте, закончу описание нескольких видов и доволен. На другой день опять что-то душа болит… Начну проверять: получается один вид. Разорву рукопись, напишу снова. А ночью думаю, думаю, — нет это два. Вот так по нескольку раз. Ну, теперь я скоро покончу с бесконечными усоногими.

— Систематику всегда приходится испытывать большие трудности, определяя вид, потому что органы очень изменяются.

— Но это же чудесная школа, её необходимо пройти каждому натуралисту. Посмотрите, Гукер, — прервал себя Дарвин, — посмотрите, как налились яблоки!

Большая гусеница пяденицы ползла по ветке. Дарвин задумчиво разглядывал её. Он чуть шевельнул ветку. Гусеница, подняв головной конец тела, замерла и стала точь-в-точь, как сучок. И не заметишь её.